Ф. П. ЛЬВОВ

НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ЛЬВОВ

Происходя из древнего дворянского рода и не будучи человеком богатым, труд, нужда и чужая сторона (лучшие наставники в жизни!) образовали, украсили и разум его и сердце.

В нежной молодости свойство его изображалось чертами резкими и решительными. Необычайная бойкость, предприимчивость и устойчивость в преодолении всякого затруднения заставляли и отца и мать его думать часто, что (как говорится) не сносить ему головы своей.

Надобна ли ему какая игрушка? Он изломает стол, стул, что встретится, и игрушку своими руками сделает. Станет ли кто выговаривать ему шалость? Тот же стул полетит ему в лицо. Надобно ли, чтоб на домашней кровле вертелось колесо по ветру? Молодой художник утверждает его своими руками и бегает по крыше, как по полу.

Таков он был, доколе умственные способности его не могли равняться с деятельностью телесного; но когда в отроческих летах лишился он отца своего, горестное сие событие, новая забота об оставшихся в сиротстве матери с сестрами как будто возбудили дух его.

Разум пылкий, изобретательный, любопытный, к впечатлениям отверстый и скоро объемлющий, скоро истребил в нем упражнения праздные! Беспечность и забавы сельские, единого движения требующие, усыплять его более не могли.

Будучи записан гвардии в Измайловский полк, он пустился в Петербург и явился в столицу в тогдашней славе дворянского сына, то есть лепетал несколько слов французских, по-русски писать почти не умел и тем только не дополнил славе сей, что, к счастью, не был богат и, следовательно, разными прихотями избалован не был. Явясь в полк, помещен он был в бомбардирскую роту и ходил наряду с другими учениками в полковую школу.

Тут уже острота разума его отыскала ему товарищей, на него похожих. Согласные склонности, одинакие упражнения составили из них кружок, в котором труды ученические, наперерыв друг перед другом оказываемые, составляли молодых их лет блаженство. Тут вырастали переводы; тут вытверживались лучшие стихи разных авторов; тут совершались первые опыты в стихотворстве, в рисованье, в музыке и проч., и тут же открывалось в нем врожденное чувство ко всему изящному.

В скором времени непрестанные труды соделались пищею ученику нашему, явился в нем Гений, труды его облегчающий и его руководствующий. Не было таланта, к которому бы он был равнодушен, не было таланта, к которому бы он не проложил собственной своей тропинки, все его занимало. Все возбуждало его ум и разогревало сердце; и что удивительно — я не знаю предмета, разумом украшенного или вдохновением сердца созданного, в каком бы то роде ни было, который бы в нем не впечатлелся.

Он любил и стихотворство, и живопись, и музыку, и архитектуру и механику. Словом, он был любимое дитя всех художеств, всякого искусства. Казалось, что время за ним не поспевало, так быстро побеждал он грубую природу и преодолевал труды, на пути знаний необходимые!

При таких дарованиях отеняла его иногда ипохондрия, подруга душ чувствительных, но необыкновенная острота разума, решительное чувство ко всему изящному и обхождение, имеющее в себе нечто пленительное в часы веселые, составили ему отличные знакомства, продолжавшиеся во все течение его жизни; известные ныне по литературе российской люди были ему и друзья и товарищи. Хемницер, Державин, Капнист, Елагин, Храповицкий, Хвостов и проч. составляли обыкновенную его беседу; и в оной г. Львов был в виде гения вкуса, утверждающий их произведения своею печатью, и которые не иначе в свет показывались, как в то время, когда сей самый гений прикосновением волшебного крыла своего давал природным красотам их истинный вид и силу.

Я помню, что Хемницер не отпускал ни единой басни своей в мир, не прося о пропуске оной Николая Александровича, который или снабжал таковым проезжую или отказывал в оном. Я помню, когда прекрасная ода “Фелица”, будучи почти первая у нас в России одета легко, заманчиво, приятно и богато, привезена была автором к г-ну Львову на суд с тем, чтобы он чудесною силою вкуса изящное забавное отделил от неприятного смешного, и как сей гений располагал нарядами красавицы с тою единственною целью, чтобы воображение читателя тайно дополняло те прелести, которые определял вкус поставить в полусвете.

При таких редких способностях любезность его, по счастию, нашла ему и благотворителей, в кругу которых привлекал он общее на себя внимание. Каждый из них как бы торопился выводить в свет молодого гения, разными чудесами их пленившего. Из первых благотворителей его был ближайший родственник г-на Львова, почтенный летами и заслугами, известный действительный тайный советник Михайло Федорович Соймонов, который приютил его к себе как сына и брал в чужие края с собою. По возвращении его переведен он был в коллегию иностранных дел, и тут не менее г-на Соймонова известный муж, дарованиями украшенный и в службе высокими чинами отличный, коллегии иностранных дел член Петр Васильевич Бакунин, а потом князь Александр Андреевич Безбородко соделались опорами его благосостояния. Надобно признаться, что в тогдашнее время начальники имели общее какое-то правило отыскивать людей и изготовлять их на службу. Молодые люди способностей отличных пользовались обыкновенно отличным вниманием начальника, который по тогдашнему обычаю отечески поступал с ними — отечески учил, отечески наказывал и награждал. В непродолжительном времени г-н Львов сделался у Петра Васильевича домашним человеком. Сей почтенный муж занимался даже его поведением, его упражнениями. Однажды дав ему читать известную поэму Делиля о садах, любопытен он был видеть, как прекрасная сия поэзия подействует на ученика его. Чрез день или два г-н Львов возвращает ему книгу и благодарит за знакомство с Делилем; не верилось Петру Васильевичу, что он прочел книжку так скоро! Но когда молодой Львов в убеждение благотворителя своего лучшие стихи начал говорить наизусть, начальник благодарил его, пошел в свою библиотеку и вынес ему новое чтение.

Во время служения его по дипломатической части неоднократно посылан он был в чужие края. Он был и в Германии, и во Франции, и в Италии, и в Гишпании, везде все видел, замечал, записывал, рисовал и, где только мог и имел время, везде собирал изящность, рассыпанную в наружных предметах. Будучи в непрестанном, можно сказать, движении, не уронил он, однако, и тех упражнений, которые обыкновенно требуют сидячей жизни, он читал много, даже и в дороге. Я многие видел книги, в пути им прочтенные и по местам замечанные.

Чрез несколько времени по привязанности его к князю Безбородке перешел он служить в С.-Петербургский почтамт, где князь был главным начальником, и был у него при особых поручениях, которыми нередко удостаивала его покойная императрица Екатерина.

В доказательство замечания, мною сделанного касательно отеческого поведения начальников с их подчиненными, по которому самые обязанности службы более сердечным побуждением украшались, нежели единою строгою подчиненностью и страхом исторгаемы были, я не могу не объяснить, как г-н Львов сделался известным покойной императрице.

По случаю ее свидания с покойным императором Иосифом в Могилеве государыне угодно было ознаменовать оное построением в Могилеве церкви. Многие планы лучших тогда архитекторов, в столице бывших, ей не нравились. Памятник, свидетельствующий сие свидание, долженствовал быть необыкновенный. Князь Безбородко представляет государыне о возложении поручения сего г-ну Львову, как человеку, хотя не учившемуся систематически, но природою одаренному. Императрица согласилась. При первом о том известии г-н Львов пришел в великое замешательство, и естественно! в академиях он не воспитывался. Должен был противустать зависти, критике и злобе; и сим самым соделаться известным императрице! Опыт тяжелый! где и страх, и самолюбие в нем боролись, но делать было нечего, отступить было невозможно, надобно было совершить огненный, так сказать, путь, в который он был призван! Работал он в заботе и дни, и ночи, думал, придумывал, изобретал, отвергал то, что его на единый миг утешало — наконец план готов. Церковь во вкусе древних Пестомских храмов; освещена невидимо! Свет вообще разделил он на три части: вход в церковь в полусвете, самая церковь освещена вдвое, а олтарь вдвое освещен противу церкви. Наружность в правилах лучшей греческой архитектуры. План готов! Князь Безбородко, взяв г-на Львова во дворец с собою, подносит его труд императрице. Мысль молодого художника, нигде не учившегося, восхитила государыню, она приказывает его себе представить, взором милостивым посмотрела на него, как на диковину! и тут же благоволила пожаловать ему дар на память. Проект его утвержден, церковь построена. При свидании государыни с императором, где, может быть, оба монарха занимались судьбою целого мира, не забыла она, однако, сказать ему и о том, кто строил священный памятник их совещаний, и император подарил г-ну Львову табакерку с своим вензелем, алмазами осыпанную.

Как тут не видать того счастливого стечения и обстоятельств и правил, по коим насажденные в людях дарования растут изяществом крылатым?! Государственный человек, приемля отеческое участие в отличных способностях молодого человека, доводит его до монархини, в кругу дарований рожденной; монархиня одушевляет его лучом своей милости и побуждает другого монарха соединить его внимание с ее вниманием, дабы взаимный свет двух властителей показал отличие подданного в пример другим.

С сего времени г-н Львов соделался, так сказать, пристанищем художников всякого рода, занимаясь с ними беспрестанно. Мастер клавикордный просит его мнения на новую механику своего инструмента. Балетмейстер говорит с ним о живописном расположении групп своих. Там г-н Львов устраивает картинную галерею. Тут на чугунном заводе занимается он огненной машиной. Во многих местах возвышаются здания по его проектам. Академия ставит его в почетные свои члены. Вольное экономическое общество приглашает его к себе. Там пишет он «Путешествие на Дудорову гору». Тут составляет министерскую ноту, а здесь опять устраивает какой-либо великолепный царский праздник или придумывает и рисует орден св. Владимира по возложенному на него поручению в 1782-м году по воле государыни императрицы.

Будучи свойств отличных, малейшее отличие в какой-либо способности привязывало г-на Львова к человеку и заставляло любить его, служить ему и давать ему все способы к усовершенствованию его искусства. Я помню попечении его о г-не Боровиковском, знакомство его с г-ном Егоровым, занятия его с капельмейстером Фоминым и проч., люди по мастерству своему пришедшие в известность и нашедшие приют в его доме.

По смерти императрицы, когда уже пылкие лета молодости г-на Львова прошли, он занимался беспрестанно художествами, но уже в видах государственного хозяйства. Он пользовался милостивым расположением покойного государя Павла и в разных случаях был им употребляем неоднократно. В царствование сего государя открыл он в России целые карьеры земляного угля и делал разные над ним опыты, извлекал из сего угля серу, в которой у нас крайний недостаток, и составлял из того угля деготь для сохранения корабельных подводных частей от повреждения. Единый предмет сей достаточен уже был принести нам великие выгоды, как со стороны сбережения лесов, так и с той, что по сей по крайней мере статье могли бы мы выйти по торговле из зависимости иностранных.

По высочайшему соизволению он же ввел в Россию так называемое землебитное строение и выучил сему мастерству нарочно присылаемых к нему мальчиков из каждой губернии.

По упражнениям его в сем роде он уже перешел служить в горный корпус.

Он ввел у нас построение воздушных печей, о которых написал книжку под названием «Русской пиростатики».

Книжка сия доказать может, как о предмете, к одному мастерству принадлежащем, можно говорить остро, забавно и занимательно. Аразговор его с простым крестьянином, как строить из земли избу, есть творение неоцененное. Настоящее дело гения, которому подражать невозможно.

Всегда и во всех почти краях при открытии новых польз общественных страдали виновники оных. Труды подвижника, озлобляя зависть, нередко были гонимы! Той же участи подвержен был и г-н Львов. О земляном угле кричали, что он не горит и не может заменить уголь английский, а уголь русский, загорясь однажды на пустом месте на берегу под Невским, горел несколько месяцев, и потушить его было невозможно. О земляных строениях кричали, что они непрочны, нездоровы, а доныне, то есть 25 лет времени, многие земляные строения существуют без всякого поправления и в совершенной целости. Разные слухи, клеветы, коварствы бросились на сего достойного человека, и он, по крайней чувствительности своей, не мог отстоять, так сказать, своего здоровья, которое постепенно разрушалось. И наконец... сей приятный русский гений, сей добрый и остроумный человек, сей усердный слуга государству, возвратясь с Кавказских гор, куда он был по высочайшему повелению отправлен для устроения разных необходимостей при тамошних теплых водах, от долговременной болезни прекратил жизнь свою.

Он скончался в 1803-м году на 52-м году жизни. Был тайным советником, орденов Св. Анны 2-й степени и Св. Владимира 3-й степени кавалером и членом Академии Художеств, Российской Академии и Вольного экономического общества.

Обозрение трудов его по литературе, по истории, по архитектуре и по технологии при сем прилагается.

КРАТКОЕ ОБОЗРЕНИЕ ТРУДОВ Г<ОСПОДИ>НА ЛЬВОВА

По литературе.

1-е. Путешествие на Дудорову гору в стихах и прозе.

2-е. Перевод Анакреона.

3-е. Опера «Сильф, или Мечта».

4-е. Перевод оперы «Нины».

5-е. Мелкие сочинения в стихах и прозе.

По истории.

Изданы им две летописи русские.

По архитектуре.

1-е. Рассуждение о проспективе в пользу народных училищ. Печат<ано> в С.-Петербурге в 1789 году.

2-е. Перевод 1-й части Палладиевой «Архитектуры», печат<ан> в С.-Петербурге 1798 года.

По технологии.

1-е. О пользе и употреблении земляного угля. Печат<ано> в С.-Петербурге 1799 года по высочайшему повелению.

2-е. Русская пиростатика. Печат<ана> в С.-Петербурге.

3-е. Разговор о земляном строении с мужиком. Рукопись.

Очень интересны комментарии К.Ю. Лаппо-Данилевского к этому варианту биографии из книги " Львов Н.А. Избранные сочинения. Предисловие Д. С. Лихачева. Вступительная статья, составление, подготовка текста и комментарии К. Ю. Лаппо-Данилевского. Кельн; Вей-мар; Вена: Бёлау-Ферлаг; СПб.: Пушкинский Дом; Рус. христиан. гум. ин-т; Изд-во «Акрополь», 1994. С. 365–370